Новое в книжном мире

Дмитрий Глуховский. Текст. Москва: АСТ, 2017.

Автор серии «Метро» и нескольких других популярных антиутопий Дмитрий Глуховский написал отличный реалистический роман.

Главный герой «Текста» Илья выходит из тюрьмы и решает отомстить человеку, который ни за что упек его на семь лет за решетку. 

В результате убийства своего обидчика у Ильи в руках оказывается  смартфон обидчика, в котором — чужая жизнь целиком: переписка с девушкой, родителями, коллегами, фото и видео, компромат, проливающий свет на многие загадки. 

Мрачную послетюремную реальность временно заслоняет реальность виртуальная: с чужими неразрешенными конфликтами, страстной любовью и большими деньгами. Мир гаджетов дает человеку выбор: быть палачом или добрым волшебником. Крепко закрученная интрига затягивает так, что трудно оторваться.

Переход Глуховского на новое литературное поле оказывается закономерным: российская реальность в романе — уже сбывшаяся антиутопия. Превратиться в этих условиях из фантаста в реалиста — путь естественный. Это довольно горький по тональности роман. Но это беспросветность того отрезвляющего качества, которая при грамотном сюжете и психологически достоверных персонажах может стать и читательским удовольствием, и поводом подумать о жизни.

Роман Сенчин. Срыв.  Москва: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2017.

«Срыв» не совсем новая книга, это сборник «прозы жизни», половину которого занимает самый известный и удачный роман Сенчина «Елтышевы», половину — десяток новых повестей и рассказов. После «Елтышевых» остальные тексты воспринимаются куда легче.

В деревнях воруют и спиваются, из малых городов уезжают или смиряются с тем, что в большом мире нет места маленькому человеку. Молодость проходит, оставляя кризис среднего возраста, но все это не трагедия, а просто жизнь, которую герои принимают, всё равно другой уже не будет. В значительной части текстов появляется сам писатель. Рассказывает о Сибири, в которую то и дело ездит к родителям, описывает встречи в поездах с разными людьми, размышляет о своей работе. Наконец, совсем снимает маску перед читателем: «Хреновато, когда у писателя есть визитная карточка. Тем более, если она уже потасканная, несвежая. Бывает, автора и в восемьдесят лет воспринимают по книге, которую он написал лет в двадцать пять. А следующие сорок — довесок к той давней». Трудно добавить к этому что-то, кроме надежды, что жизнь еще подбросит писателю Сенчину сюжет для большого романа.

Колм Тойбин. Бруклин. Москва:  Фантом Пресс,  2017.  Перевод с английского Сергея Ильина

Колм Тойбин по праву считается сегодня одним из лучших  из ныне живущих ирландских романистов, ну может быть после Джона Бэнвилла. А законченный в 2009-м «Бруклин» — лучшим роман Тойнбина. Он уже успел получить свою экранизацию в 2015-м, внимательную к оригиналу в главной роли, где каждый кадр залит светом, позаимствованным не столько из самого романа, сколько из кинематографа того же времени, пятидесятых, из «Поющих под дождем», которыми чуть ли не еженедельно засматриваются герои.

Сама героиня романа, ирландская девушка Эйлиш, на поверку оказывается вовсе не такой сонной, как кажется поначалу. Ведь почти все в ее жизни происходит против ее воли. В послевоенной Ирландии для смышленной Эйлиш не находится работы, и хозяйка самой дорогой лавки предлагает ей службу в магазине. Затем сестра зовёт  ее в Америку, там ирландский священник находит ей работу, комнату и вечерние бухгалтерские курсы, сострадательная начальница помогает излечиться от тоски по дому. Эйлиш все время к чему-то подталкивают, решают за нее. Тоже самое происходит с внешностью девушки: кто-то губы ей подведет, кто-то волосы заколет, кто-то наряды выберет.

Как говорит сестра главной героини Роуз, «хороших людей на свете хватает», но эта история даже не о доброте каждого встречного, а о героине, складывающейся вопреки им, все еще сыроватой как материал, как тот самый Бруклин, где ей приходится осесть, все еще пестрый, звучащий разнообразными языками, не всегда приветливый к ирландцам, итальянцам, евреям, норвежцам. Потом героиня ненадолго возвращается на родину и наконец сталкивается с тем, что она уже не совсем прежняя, но еще и не вполне другая. Ей предстоит сделать выбор, по какую она сторону Атлантики, решить, кто она на самом деле. Иными словами, «Бруклин» — это классический роман воспитания в его современном исполнении, герой, который ни рыба ни мясо, в итоге осознает себя птицей.

Роман Тойбина — это нарушенное молчание. Не о вещах, о которых умалчивают, а о материях, о которых не говорят, потому что они кажутся скучными. Ничем не приметная жизнь становится осязаемой через ее физические проявления. Так Эйлиш ходила по родному городу и «воздух, свет, земля под ногами были единым целым и составляли часть ее существа». И это подводит нас ко второй, главной теме романа, что и тоска по дому, и перемена мест — это состояния физические, что через эти «болезни» прошло немало ирландцев в ХХ веке, да и не только их.

Фред Варгас. Холодное время. Москва:  Corpus, 2017. Перевод с французского Марии Зониной

Фред Варгас — имя для любителей детективов давно известное. Ее первый роман о комиссаре Адамберге, «Человек, рисующий синие круги», вышел на французском в 1991-м году, а на русский ее книги обильно переводились в нулевых во время моды на интеллектуальные детективы. Варгас, двойной лауреат британской премии за лучший переводной детектив «Кинжал Дункана Лори».

Фред Варгас — культовый автор, книги которой за прошедшие тридцать лет стали комиксами, сериалами и фильмами, и все без исключения отмечены престижными премиями. Её имя, несомненно, одно из главных мировых имен в своем жанре. Несмотря на причудливость ее прозы,  на странных героев, необычные сюжеты, витиеватость словесных перепалок, составляющих главный двигатель сюжета, детективы Варгас по-своему безупречны и никогда не сдают качества. Во Франции, где причудливость любят, они выбиваются в бестселлеры, в России, где выбирают попроще, они оказываются странным утешением от печалей. В книгах автора описан столь совершенный, продуманный в деталях, захватывающий мир, что преступления, даже самые чудовищные, как будто не могут повлиять на неторопливый порядок существования.

В сюжете «Холодного времени» немало мифологии и странностей. Начинается все с того, как умирающая старуха ковыляет к почтовому ящику, чтобы отправить некое письмо — через некоторое время и саму старуху, и отца адресата найдут мертвыми. Похоже на самоубийство: перерезанные вены, выстрел в голову из ружья — но комиссар Адамберг закономерно подозревает убийство. Расследование, петляя, поведет следственную группу сразу по нескольким дорогам прошлого. Сначала в Исландию, где за десять лет до этого заблудилась и чуть не поубивала друг друга группа случайных туристов. Затем в тайное общество поклонников Робеспьера, семьсот участников которого так увлеклись разыгрыванием сцен Французской революции, что уже путают ее с реальностью. Нестабильность, призрачность реальности становится в «Холодном времени» одним из главных образов: тут актер сам принимает себя за историческую личность, которую играет, тут на заседании робеспьеристов правые становятся левыми и наоборот. Поиски уюта и постоянства в переменчивом мире — второй сюжет романа Варгас ничуть не менее увлекательный, чем сюжет поиска убийцы.

Но поскольку Байетт все-таки очень умная, ее рассказы никогда не будут только о женщинах. Она говорит еще и о многом другом, но прежде всего о плененном духе. Будь то художник, который боится изображать цвет, или женщина, которая боится правды и скрывается от нее в мире фантазий. Здесь все пытаются нащупать ту невидимую нить, что связывает ясный и безжалостный, но понятный мир культуры с хаотичным, непознаваемым и поэтому еще более занимательным и живым миром частных историй. И точно только одно — один совершенно не может существовать без другого. Ведь какими скучными и пустыми были бы эти миры, если бы они никогда не пересекались.

Ханаан аль-Шейх. Тысяча ночей и еще одна. Истории о женщинах в мужском мире. М.: Синдбад, 2017. Перевод с английского Александры Северской

Ливанская писательница Ханан аль-Шейх пересказала для современников всего девятнадцать историй из «Тысячи и одной ночи» — достаточно добросовестно, чтобы мы их узнавали, и все же изменив некоторые детали. В итоге получаются «истории о женщинах в мужском мире», и за счет этого краткого отрывка вся «Тысяча и одна ночь» уже воспринимается иначе.

Мы помним, как все начиналось. Царь Шахземан собрался в гости к своему брату, царю Шахрияру, но перед выездом случайно узнал, что ему изменила жена, — и порубил ее мечом. Но и жена повелителя Шахрияра тоже оказалась ему неверна — он зарубил ее и всех ее наложниц и вдобавок велел каждую ночь приводить к себе по девственнице, чтобы жениться на ней, а с утра отрубить ей голову. И так всем рубили головы, пока не появилась Шахразада: дочь визиря вызвалась сама выйти замуж за царя и рассказывать ему сказки, пока не заболтает его так, чтобы он больше никому ничего не отрубал.

Но кровавая баня на этом не кончилась. В сказках Шахразады кого-то постоянно бьют, рубят мечом, унижают и убивают, и этот кто-то — женщины. Тут, конечно, сказывается и отбор материала: Ханаан аль-Шейх выбирает для пересказа очень яркую и известную сказку о носильщике и трех сестрах. Рассказ тут так важен сам по себе, что даже не прерывается ритуальными «Шахразада прекратила дозволенные речи». Он начинается с того, как носильщик с базара попадает в дом к трем сестрам-красавицам, где в то же время оказывается три дервиша и переодетые в купцов калиф Гарун аль-Рашид с визирем и другом. Ночь заканчивается исповедями всех присутствующих, которых тут даже больше десяти: брошенных и ограбленных женщин, бросивших и убивших мужчин.

Все это недалеко ушло от оригинала — просто все женские истории стасованы из тысячи в одну. В «Тысяче и одной ночи» и так есть этот постоянный спор, кто «хуже» — мужчины или женщины, но написана-то книга мужчиной (или даже мужчинами), поэтому женское коварство в нем неоспоримо. В трактовке Ханаан аль-Шейх для женщины коварство становится единственным условием выживания в мире мужской жестокости. Просто именно такие истории она нанизывает на нитку, достигая кумулятивного эффекта.  При том, что прямое отличие от оригинала тут только одно: когда калиф аль-Рашид великодушно решает всех под утро перемирить и переженить, сестры уже не рады подарку, как радовались в оригинальной «Тысяче и одной ночи», а вежливо отвечают: спасибо, конечно, но замуж они больше не выйдут — лучше умереть.

Вот это «лучше умереть» и еще троеточие в финале вместо точки намекают читателю не доверять счастливой судьбе Шахразады и вообще никакой счастливой женской судьбе не доверять. Вкрапление  правды в сказке — это потому что сказки всегда одинаковые, а различается только правда, на которую в сказках хотят намекнуть. За 500 лет мир не стал менее мужским, зато у женщин появилась бесценная возможность говорить «нет».

Е. Е. Войтиская