Константин Сперанский. Кто знает,
о чем думает Амалия? Казань: Ил-music, 2017
Повесть – свежий и по-своему
очень ценный пример поколенческой прозы, которой стало настолько трудно
пробиваться к читателю, что она как будто вовсе исчезла. К счастью, все-таки не
совсем.
Константин Сперанский уже стал
одним из голосов поколения «стареющих подростков». Большая часть
автобиографической повести Сперанского – дневниковое письмо (концерты,
тренировки по боксу, приготовление еды, секс, концерты, тренировки) и
одновременно любовная поэма в прозе: герой безумно влюблен в девушку, которая
встречается с ним то ли недолго, то ли эпизодически, но, в общем, страсти его
явно не разделяет. Последние страницы (к сожалению, несколько выпадающие из
общей композиции) – сюжет-воспоминание о неприкаянности кемеровского
подростка, чья жизнь в начале двухтысячных состояла из учебы на филфаке, пива,
ночного интернет-чата и полнейшей неспособности найти общий язык с матерью.
Компактная и написанная на грани
потока сознания, в хорошем смысле поэтичная «Кто знает, о чем думает Амалия?»
читается залпом. Но при любом раскладе остается только удивляться, почему
литература такого рода намертво застряла где-то в подполье маленьких
независимых издательств. Казалось бы, она-то и может ответить на вопрос, что
происходит с человеком сегодня
Вячеслав Рыбаков. На мохнатой
спине. СПб: Лимбус-Пресс, 2016
А вот и альтернативная история.
Хотя не вполне. Вячеслав Рыбаков, фантаст «школы Стругацких», киносценарист,
публицист, историк и, как выяснилось, прототип главного героя в романе
"Китаист" Елены Чижовой, написал
роман, который само понятие «альтернативная история» предлагает переосмыслить.
1938 год, старый большевик и
близкий товарищ Сталина, служащий в Наркомате иностранных дел, безуспешно
бьется над дипломатическими переговорами, пытаясь предотвратить военный
конфликт с Германией. Несмотря на все усилия Политбюро, очевидно грядет раздел
Польши, а за ним мировая война. А тут еще как снег на голову сын, летчик
приводит домой свою девушку Надю, в которую шестидесятилетний нарком немедленно
влюбляется. Между главами, где герой пытается справиться с надвигающейся войной
и внезапной любовью, вставлены: подробная и невыдуманная историческая хроника
мировых событий, происходящих в 1938–1939 годах, – мозаика событий, из которых
будущая война вырастает с неотвратимостью железной логики. Альтернативность
истории подана читателю в форме интеллектуальной игры. По тексту разбросаны
эпизоды совсем других времен: по телевизору идет «Евро-ньюс», о громких
событиях «вся Сеть гудит», члены Политбюро со слезами на глазах поют «Как
молоды мы были» и цитируют «Место встречи изменить нельзя».
Автор конструирует иезуитски
хитрый диалог прошлого с современностью, щедро наполняя его пассажами о том,
какими разными бывают правды, и намекая на актуальность ситуации, в которой
«весь мир против нас». А еще рисует портрет Сталина в таких теплых тонах, что
становится неловко. Но есть две вещи, которые спасают роман от совсем уж
лобовой публицистичности, куда его то и дело сносит. Роман отменно написан и
игрой с анахронизмами здесь можно только любоваться..
Валерий Бочков. Время воды. М.:
Издательство «Э», 2017
Небольшая повесть Валерия Бочкова
– чтение забавное, но с большой претензией, и второй пункт вступает в
драматический конфликт с первым.
Анне Филимоновой недавно стукнуло
50, жизнь ей виделась цепью случайностей и неудач, отношение к религии было
неопределенно-настороженным, и вот подвернулся случай обо всем этом подумать:
мир затопило, а Филимонова спаслась в торчащей над поверхностью воды
колокольне. По радио говорят, что где-то в горах еще теплится жизнь, и
Филимонова отправляется искать горы, смастерив плот из контрабаса. По пути ей
встречаются труп лошади, корабль дураков, пастор, дезертир и другие
немногочисленные персонажи. В памяти выстраиваются в биографию мужчины, города
и освоенные профессии. Впереди – спасение во всех возможных смыслах.
С одной стороны, «Время воды»
предлагает приключенческий сюжет про чудаков в тазу, а легкий и богатый
(иногда, правда, избыточный) язык компенсирует невеликое разнообразие
приключений. С другой стороны, трудно не заметить, что плавание смешной тетки
на контрабасе должно стать поводом для разговора о Боге и человеческой судьбе.
Где-то в середине между этими не подходящими друг другу формой и пафосом –
возможность медитации и простая, но полезная мысль, что иногда нужно отвлечься
от суеты и внимательно приглядеться к собственной жизни, пока не стало больно
за потраченные годы. Нервного читателя от этой медитации на каждом шагу
отвлекают чересчур заметные символы, которые все время напоминают, что простой
и полезной мысли не может быть достаточно, иначе зачем бы здесь Босх, Бодлер и
Бог. И все же без богоискательского замаха это прирожденное быть легким чтение
смотрелось бы куда обаятельнее.
Энн Тайлер. Случайный турист. М.:
Фантом-пресс, 2017. Перевод Александра Сафронова
Вышедший в 1985 году роман
«Случайный турист» был десятой книгой Энн Тайлер и одной из самых успешных –
целый букет премий, номинация на Пулитцера (эту премию ей принесет следующий
роман, «Уроки дыхания»), последующая экранизация с Уильямом Хертом и Джиной
Дэвис в главных ролях. И хотя фильм оказался вполне успешным (Дэвис даже
получила «Оскара»), экранизации великих романов с их неизбежной однобокостью –
это все-таки вещи на любителя. А единственное, что надо знать про «Случайного
туриста», – что это великий роман.
Все начинается с того, что
сорокалетний Мейкон Лири остается один в огромном доме – жена уходит,
двенадцатилетний сын погиб годом раньше. Лири не из тех, кто поддается печали:
он пытается выстроить идеальное убежище, рационализируя все, от приготовления
пищи до стирки, но в итоге падает, ломает ногу и оказывается на попечении
сестры Розы и таких же рационализаторов-братьев. Портрет семейства Лири с их
странными привычками – одна из самых смешных частей книги. По законам комедии
весь этот строгий выстроенный мир разбивается с появлением неожиданного героя –
юной и болтливой Мюриэл, воспитательницы собак, которая, усмиряя
разбушевавшегося пса Мейкона, не скрывает надежд приручить и хозяина.
«Случайного туриста» можно было
бы рассматривать как романную версию «Укрощения строптивого», если бы
комическое не сталкивалось здесь с трагическим. Настоящая ценность книги – в
том, как персонажи, которые должны были стать стереотипами, обрастают кровью и
плотью и внезапно поворачиваются к читателю новой, неожиданной стороной. Тайлер
проделывает этот трюк снова и снова, в каждой из своих книг, но он не перестает
изумлять читателя – в каждом комическом герое в итоге открывается Вселенная.
Комична и Мюриэл с ее бесконечной болтовней, и Мейкон, сочинитель путеводителей,
исполненных тоски по дому. Эти путеводители под названием «Случайный турист»
дали название роману. В основу легла газетная заметка Мейкона о путешествии на
ярмарку ремесел: «Добраться туда непросто, ибо шоссе так пустынно, что вам
начинает казаться, будто вы заблудились, и вас охватывает тоска. Но вот вы
добрались на место, и стало еще хуже». Можно распространить это название на
весь роман, сделать его метафорой: мол, это про людей, которые обречены
скитаться без цели и смысла. Но в том-то и дело, что Тайлер никогда не
оставляет своих героев в одиночестве. Тут всегда есть путеводный свет, и
невозможно так потеряться, чтобы тебя не нашли.
Грэм Свифт. Материнское
воскресенье. М.: Эксмо, 2017. Перевод Ирины Тогоевой
Британский классик Грэм Свифт
давно и исключительно счастливо издается по-русски: его главный роман «Земля
воды» (1983) выходил в переводе Вадима Михайлина, роман «Свет дня» (2003) в переводе Леонида Мотылева. У последней
книги не такой удачный перевод: тут крайне важна точность каждого слова, и в
эту битву за точность переводчица вступать не пожелала. Возможно потому, что на
фоне прежних книг Свифта последний роман «Материнское воскресенье» (2016) на
первый взгляд кажется легкомысленной штучкой. Это и не роман вполне, небольшая
новелла.
«Материнское воскресенье» –
давний обычай, согласно которому в четвертое воскресенье пасхального поста
домашняя прислуга получает выходной, чтобы навестить родных. В Европе его
позабыли после Первой мировой войны, и только в Англии он сохранился до сих
пор, к нашему времени окончательно превратившись в обычный День матери, с
подарками и цветочками. Но 30 марта 1924 года, когда происходит действие книги,
за обычай еще держатся, словно за последний осколок утопающего мира. Так и
получилось, что в этот день главная героиня, горничная Джейн, лежит обнаженная
в постели опустевшего без слуг шикарного дома своего возлюбленного Пола
Шерингема, как будто отмечая последний день их семилетней связи перед тем, как
Пол встанет, оденется и навсегда покинет ее ради неизбежной свадьбы с богатой
невестой. Всю первую половину книги тикает минутная стрелка, обнаженная Джейн
пытается поглубже осознать суть настоящего счастливого момента, а комнату все
ярче и ярче заливает солнечный свет. А читатель в то же время пытается
осознать, зачем ему это все.
Даже если вы Свифта не знаете,
будьте уверены, что легкомысленность и легкость «Материнского воскресенья»
обманчива. В газете «The New York Times» историю Джейн назвали вывернутой
наизнанку «Золушкой», как бы с феминистическим подтекстом, что мол, побывав в
волшебном замке, героиня затем сама, без всякой феи, превратит себя в
принцессу. На самом деле, это «Золушка», проигранная задом наперед: сначала
бал, потом катастрофа, а волшебное превращение случается ровно тогда, когда
героиня, обнаженная, безмолвно лежит на постели, разглядывая возлюбленного.
Именно там, ничего не говоря, но наблюдая, фантазируя о том, что могло бы быть
и что происходит вокруг, она становится «профессиональным наблюдателем» –
будущим писателем. На следующих страницах свифтовская Джейн обрастет
биографией, проживет 90 с лишним лет, станет профессиональным литератором и в
рамках этого романа окажется живым синонимом века («ее жизнь была словно
проштампована цифрой „19”, а девятнадцатилетней быть очень хорошо»). Изящная эта
новелла в конечном счете похожа на писательское завещание: что самое главное –
это постоянное напряжение ума и воображения, попытка вообразить и представить
себе смысл и содержание невидимого, неразделимость слов и вещей. Что все на
свете, возможно, просто чья-то великая выдумка.
Эндрю Майкл Харли. Лоуни. М.:
Рипол-классик, 2017. Перевод Екатерины Богдановой
Список наград романа велик, среди
них и премия Costa за лучший дебют, и премия книготорговцев за лучший роман, и
титул «книга года» – по мнению нескольких британских газет. Это крепко сбитый,
действительно очень страшный триллер, неплохо написанный (и что еще важнее для
нас – добротно переведенный), с нагромождением разнообразных ужасов и без
двойного дна.
Книга обращена в прошлое:
действие перенесено в 1976 год, а тайны, которые открываются по ходу, еще
древнее. Дело происходит на Пасху, в странном паломничестве в странное местечко
Лоуни на северо-западе Англии, название которого так и переводится – «глушь», и
где, как надеется мать главного героя, сможет излечиться от немоты его брат.
Поездка получается жутковатая: на каждом шагу встречается символическое ружье,
которое обязательно должно выстрелить. Но за всей этой жутью здесь ощущается
отчаянная надежда на чудо, предчувствие его неминуемого свершения. Собственно о
том, что Хэнни не просто заговорит, а станет пастором, автором церковных книг и
большой знаменитостью, нам сообщается на первых же страницах. То есть чудо уже
случилось, и теперь мы подбиваем ему цену. Сочиняя страшную сказочку о детских
забавах двух братьев на берегу моря, автор нанизывает здесь узнаваемые образы и
христианские символы, и читатель бродит по этому музею ужасов не без некоторого
восторга узнавания, тем более, что автор постоянно находит новые способы
пощекотать ему нервы.
Е. Е. Войтинская
Комментарии
Отправить комментарий